Вольфганг Фрювальд
Современный образ
Что будет лучшей аллегорией нашего времени? На этот вопрос я нашел иронический ответ в "Грамматиках создания" Джорджа Стейнера, специалиста по сравнительным исследованиям в области культуры, ныне работающего в Оксфорде. Вообразите, что под крышкой гроба, только что опущенного в могилу, зазвонил мобильный телефон усопшего. Это, поистине, наиболее точная характеристика стремительного и путаного времени, в котором мы живем: даже после смерти вы должны быть доступны! Атмосфера вокруг гудит от пустых разговоров, стремительной мощной волной охвативших земной шар. Чем меньше нам нужно сказать, тем выше накатывает эта волна. Частная жизнь, уединение, воспоминания, память, прошлое и история - все тонет в этой волне. Доказательством тому является засилье ток-шоу на радио и телевидении, обилие ненужных sms-сообщений, болтовня в интернетовских чатах, горы посланий по e-mail, которыми нас забрасывают компьютеры, и вечное нудное попискивание факсов. Я же помню то время, когда на стенах домов изображали черный силуэт. Под ним была надпись "Ш-ш-ш, у стен есть уши!" Я овладел искусством молчаливого диалога в странах бывшего восточного блока, чтобы избавляться от ушей секретных служб. Я не желаю защищать этот язык рабов, к которому мы все привыкли и который так или иначе освоили, но моя жизнь приходится на период между господством этого безмолвного языка и пустой болтовней, этим абсолютно безобидным пристрастием нашего общества превращать личные дела в публичные. В вагонах междугородних экспресс-поездов меня всегда сопровождает шум: постоянно звонят мобильные телефоны - даже в тех купе, где они запрещены, - потому что во время поездок деловые люди переключают рабочие телефоны на свои "мобильники". И я вынужден слушать гул голосов страховых агентов, беспардонно громкие обсуждения их дел и щелканье портативных компьютеров. Германия - страна служащих: офис мобилен и вездесущ; пока поезд стремительно мчится вперед, офис незнакомца словно окутывает меня огромным одеялом, из-под которого невозможно выбраться.
Наше ежедневное испытание скоростью, пустая болтовня и активность, похоже, выражают "магический цикл вклада и вод забвения", характеризующий наш глобализированный мир. Дурс Грюнбайн, лирический поэт, родившийся в Дрездене в 1962 году, так описывает его в марте 1998 года, взяв за образец Лос-Анджелес. "Растянувшаяся территория" этого города навела его на мысль о "какой-то амнезии, охватившей весь земной шар в конце этого века". Мало что переживает магический цикл вклада и уничтожения более пяти лет. "Пять лет - это уже история" - так гласит калифорнийская поговорка. Тот же смысл можно найти и в избитом выражении "тот, кто читает вчерашние газеты - историк". Эта искусственная "Венеция на Тихом океане" (на "растянувшейся территории" Лос-Анджелеса), описанная Гуго Лоетшером в "Herbst in der Groben Orange", конечно же, не мой город. Моя Венеция больше соответствует итальянскому оригиналу, где каждый камень погружен в историю и может многое рассказать, где воды забвения повествуют нам о том, что происходило во дворцах, на каналах, на тихих улочках и бурлящих площадях за всю 1400-летнюю историю этого города.
Сомнения по поводу языка
Волна пустой болтовни, захлестнувшая мир, по-видимому, связана с неудачами языка и сомнениями в его выразительности, которые были уже очевидны в европейской литературе конца восемнадцатого столетия и которые передались через Ницше новому романтизму и символизму, а также стали признаком пост-модернистского периода в Европе. Джордж Стейнер пишет: "Предчувствие fin de siecle, что язык больше не будет соответствовать человеческому опыту и не будет ему подспорьем, что его искажение в результате политических уловок и вульгарности массового потребления превратит его в инструмент грубости и бесстыдства, стало реальностью. Ужасы всеобщей угрозы разрушения в двадцатом столетии были таковы, что они ускользнули от власти языка и соответственно от способности человеческого опыта понять это. Возможно, есть только один разумный ответ на вопрос о том, с чем можно сравнить ужасы концентрационных лагерей: с жизнью в серой пустоте. Корделия Эдвардсон журналистка, живущая в Израиле, дочь немецкой писательницы Элизабет Лангессер, которая 14-летней девочкой была вынуждена вести списки смерти д-ра Конрада Менгеле, так описывала бессмысленную машину убийства в лагерях смерти: "Девочка была наполнена серой пустотой. Нет ничего. Никого, ни человека, ни вещи, ни жизни и еще нет смерти... в этом сером тумане ничего не было, даже боли. Боль может прорастать только в человеческом мире, утопающем в. человеческих слезах". Это - царство лагерей, на пороге смерти, царство пустоты и ничто - в отличие от того царства, которое описано в мифе об Орфее - туда не долетают песня, звук и язык. "Здесь умолкли поэзия, рассказы и песня, - продолжает Корделия Эдвард-сон. - Язык как орудие человека, прежде всего, определяющее человечество и его Творца, больше не может постичь такой опыт, как уничтожение человеческой жизни". "В начале было слово", - пишет она в своем романе "Сожженный ребенок ищет огонь", - "а в конце был пепел". Эпизод в концентрационном лагере, приведенный Джорджем Стейнером, возможно, наилучшая характеристика образа человека конца тысячелетия, который "определяется достоинством речи, что само есть подобие изначальной и порождающей тайны творения". В форме поведения, которое изолируется от лингвистического опыта и выражения, этот образ человечества достиг своего конца. "Заключенный, умирающий от жажды, - пишет Джордж Стейнер, - видит, как его мучитель медленно выливает из стакана воду на пол. "Зачем ты это делаешь?" И палач отвечает: "В этом месте нет зачем". Стейнер приходит к заключению, что этот рассказ характеризует "четко и ясно, прямо из ада расхождение человечества с языком, разума с синтаксисом, диалога с надеждой". "Просто больше нечего было сказать".
Лирический поэт Поль Селан, который для борьбы с силами разрушения языка придумал контрвыражение "величие абсурда", в своем абсолютном отчаянии также предлагает доказательство "присутствия человечности". Надо признать, что австрийский сатирик Карл Краус практиковал принцип красноречивого молчания и верил как в 1914 году (в начале Первой мировой войны), так и в 1933 году (когда на Европу опустилась тьма национал-социализма), что в иных случаях молчание красноречивого сатирика проникает сквозь шум дня и леденит кровь. Нобелевский лауреат Элиа Канетти даже после разрушения языка национал-социалистами был уверен, что поэзия все еще имеет силу, чтобы преобразовывать прошедшие события в настоящее. И все-таки, я думаю, что Джордж Стейнер прав. "Движение аргументации", которое было пророчески начато "критиками языка и сторонниками молчания из Центральной Европы" в начале двадцатого столетия явилось "сейсмическим сдвигом" на континенте человеческого существования. Стейнер считает, "что этот сдвиг, эта волна, направленная против слов, будет иметь более серьезные и далеко идущие последствия, чем все прочее в современной эпохе. Даже возможно, что это определяет сущность современной эпохи, понимание которой "приходит после". Если слово в начале, как заявлено в иудейско-эллинской системе верования, то конец отмечен "смертью языка" и молчанием". В нашей культуре (по крайней мере, в той, где доминируют монотеистические религии) даже "постулат существования Бога... является в глубоком и абсолютном смысле актом языка" (Стейнер). Разговор Бога - это всегда разговор о Боге. Тот факт, что незримый Бог говорил с Адамом, Авраамом, Моисеем и старцами, является центральным элементом религиозного опыта человечества, тем, как мы ощущаем Бога, экзистенциальной связью между языком и возможностью веры. "Я боюсь, - говорил Фридрих Ницше в "Сумерках богов", - мы не отвяжемся от Бога, потому что все еще верим в грамматику".
Идея университета
Определение современной и постсовременной эпохи как переход от слов к пеплу, как отход от слов и языка от толкования жизни человечества и его Творца имеет структурные последствия для университета. В конце концов университет это центр "вербализма, словесности", в котором знание всегда возникает в качестве языка и более того обычно порождается им и оценивается с его помощью, в котором библиотека как сокровищница знаний, передающихся в рукописной и печатной форме (а теперь еще и в аудио- и визуальной форме) находится в фокусе активности. Факультеты знаний формируются вокруг библиотеки; через свою историю и развитие она тесно связана с "Галактикой Гуттенберга", с переданным в печатной форме знанием, которое в настоящее время все быстрее ускользает от нашего внимания.
Главный принцип университета и многочисленных форм, которые он принимает от страны к стране, восходит к фундаментальной идее Средних веков. Его universitas основан на отношении между преподавателями и студентами и определен языком (universitas rnagistrorum et discipulorum, которое, конечно, включает magistrae et discipulae). Это отношение между преподавателями и студентами было так основательно подтверждено Вильгельмом фон Гумбольдтом в начале девятнадцатого столетия, что даже сегодня в университете немыслимы никакие другие отношения, иначе бы он утратил свое предназначение, свою миссию. В эпоху коллективных исследований и зависимости этих исследований от спонсорства и их полезности, может случиться так, что "одиночество и свобода" (Гумбольдт) не будут больше "главенствующими принципами" в университетских кругах. Но одно определение из фундаментального документа Гумбольдта для Берлина должно быть сохранено даже в современном университете: его обусловленное языком существование, основанное на живом и волнующем отношении между преподавателями и студентами.
Особенность высших учебных заведений в том, - писал Гумбольдт в 1809-1810 годах - что они всегда обращаются с наукой как с проблемой, которая еще не решена полностью и поэтому все еще остается исследуемой, поскольку в учебном заведении преподают и занимаются установленным знанием. По этой причине отношения между преподавателем и студентом полностью отличаются от всех других. Первый не существует ради последнего, оба существуют ради знания; дело преподавателя зависит от присутствия студента, и вряд ли могло бы быть без него.
Таким образом, у современного университета есть несколько основ (1) понятие неполной науки, которая никогда не может быть завершена; (2) отношение преподаватель-студент, которое возникает из равного отношения как старого, так и молодого исследователей к науке; (3) контроль, осуществляемый студентами (благодаря их интересу к предмету изучения) за преподавателями и преподавателей - за студентами. Если студенты "не собираются вокруг [преподавателя] сами, то преподаватель идет к ним, чтобы достичь своей цели, передавая свою проверенную, но довольно одностороннюю и менее живую интеллектуальную силу слабому, но более беспристрастному уму студентов, мужественно тянущемуся во всех направлениях" (Гумбольдт).
Университет не надо рассматривать как центр потребления и торговли или как авторитетное учреждение, в котором продается, потребляется и исследуется умело упакованное знание. Это скорее институт, предлагающий простор для свободной работы ума, где специалисты и дилетанты, зрелые и молодые исследователи сплотились в борьбе за идеи, методы и решения. Американский университет воплотил эту модель в ее наиболее чистой форме и поэтому занял сегодня ведущее место среди университетов мира. Таким образом, университеты имеют культурную задачу, которая даже важнее просветительской. Она включает в себя целостность опыта и объективности, одинаково важные задачи приобретения знаний и нахождения решения, обучения в огромном океане невежества, где во все времена предмет исследования возникал лишь как остров, а не как континент. В этом смысле университеты являются частью "нравственной культуры" нации - это "космополитичные местные учреждения".
То, что культурная задача университета выполнялась посредством языка, что культивируемый, высоко концептуальный, дифференцирующий и нюансирующий язык формирует основы передачи и производства знания, что знание развивается в диалоге, устном и письменном обсуждении, веками рассматривалось как несомненная реальность в практике науки. По крайней мере, с середины девятнадцатого столетия университет был привязан к этой реальности, когда Александр фон Гумбольдт, естествоиспытатель и младший брат Вильгельма фон Гумбольдта, описавший природу наиболее продвинутым языком того времени, а именно эстетическим чудом немецкого языка периодов классицизма и романтизма. Университет все еще был привязан к этой реальности, когда (в естественнонаучную эпоху) наука, чтобы выразить себя, пришла к использованию формул и знаков вместо слов и предложений. Эта (более стандартизированная) манера подвергать сомнению и тщательно исследовать мир также была подготовлена и выработана в диалоге. И не случайно расходы на путешествия рассматриваются как затраты на "инструментарий математиков". Математика и физика - по сути "амбулаторные" науки, а слово "ambulare", буквально переводимое в этом контексте, означает "совершать на ходу"; ведь математики заядлые туристы, походники и альпинисты; разговор о походе, видимо, дает им жизненный эликсир и вдохновляет на новые идеи.
Утрата "вербализма"
В той мере, в какой история науки стала историей отхода от языка, историей сомнений по поводу языка и лингвистического опыта, и в какой становится очевидным серьезный поворот от "словесности" культуры социальных, экономических, политических, культурных и научных областей (на что указывают в наши дни как на поворот к цифровым образам в нашей культуре), изменяется и университет. Прежде всего, он подвержен непомерным запросам рынка и идеологии, которая принимает форму теории экономики бизнеса, преобразованной в идеологию. Развитие этой идеологии товар за деньги началось с перестройки британских университетов в 1980-е годы. Оно продолжилось и тогда, когда было открыто, что образование и обучение являются ценными и дорогими товарами, которые продаются (богатым иностранцам из ближайших густо населенных стран) австралийскими и новозеландскими университетами; эта идеология только что проникла в университеты Японии, оказав на них огромное влияние, где был издан соответствующий указ министерства образования под названием «Политика в структурной реформе университетов». Эта идеология процветает в государствах Европейского союза, a также в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы. В Европе как грибы появляются частные университеты, в частности, в Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европе. Эти учреждения имеют только учебные факультеты, и в них не проводятся исследовательские работы; они включают бизнес и юридические школы», которые обещают лучшие учебные условия за огромные деньги и работу, соответствующую этим условиям. В то же время государственные университеты приходят в упадок. Преподаватели, работающие там, не имеют ни книг, ни оборудования, ни доступа к информации. Со средней зарплатой (приблизительно 200-300 евро в месяц) они утратили свой социальный статус. Они больше не могут давать соответствующие знания своим студентам, и поэтому новое поколение молодых ученых эмигрирует, а студенты из состоятельных семей переходят в частные университеты. Тем не менее в странах с обедневшими государственными университетами студенты платят за свое обучение 12 тысяч долларов в год. Там их обучают преподаватели из государственных университетов, которые по совместительству подрабатывают в частных университетах, потому что должны как-то зарабатывать на жизнь. Тот факт, что в таких странах, как Украина государственная зарплата университетских преподавателей ниже прожиточного минимума, является печальным признаком низкой оценки ученой элиты.
Гротескный образ, формирующийся во многих странах в результате отношений между государственными и частными университетами, имеет еще более запутанный вариант в Германии. Там законодательство препятствует государственным университетам брать умеренную плату за обучение (около 1000-2000 евро в год) и в то же время предоставляет трехзначную сумму в евро (в миллионах) в качестве уставного капитала для создания частных университетов, которые затем взимают за обучение со своих студентов 17 тысяч и более евро. Государственные университеты, при которых существуют связанные с ними дорогие частные учебные заведения как независимые юридические лица, далеко не редкость в Германии.
Идеология товар за деньги подобно раковой опухоли распространилась по университетам всего мира. Британская газета "Guardian weekly" (за 10 апреля 2002 года) анонсировала издание книги Рона Барнетга "Beyond all reason: living with ideology in universities" ("За пределами всякого разума: идеология в университетах"). Эта книга предоставляет доказательства того, как торгашеская идеология уже завоевала свои позиции в британских университетах. Автор показывает, как определенные идеи, такие, как идеи предпринимательства, качества, конкуренции и управления изменили обычаи и привычки в кампусах. Барнетт считает, что эти новые ценности бросают вызов исторической идентичности и традиционным ценностям университетов. Университеты во всем мире не просто переживают кризис, они, скорее, охвачены стремительным процессом трансформации, который изменил их идентичность, формировавшуюся на протяжении семнадцати столетий и развивающуюся теперь в сторону рыночной психологии, порождающей чувство принадлежности к рынку образования и обучения. Этот рынок преобразовал отношения преподаватель-студент в отношения покупатель-продавец (включая ответственность за качество продаваемой продукции и многочисленные каналы для направления жалоб). Культурная задача такого института, как университет, находится под угрозой.
Структура знания
Причины этой угрожающей ситуации, представляющей опасность для свободного полета мысли, видимо, нужно искать в структурном изменении знания (от вербальности к экспериментаторству), в изменении иерархии знания (естественнонаучное знание стоит выше философских и гуманитарных наук), в изменении иерархии ведущих наук (биохимия впереди физики), в изменении производства знания (от чистого знания к прикладному) и в связанных с этим переменах концепции знания. Реакцией университетов на все эти основополагающие перемены была, главном образом, беспомощность, хотя вся ведущая литература, сопровождавшая эти изменения (например, книга Майкла Гиббонса, Камиля Лиможа, Хельги Новотны, Симона Шварцмана, Питера Скотта и Мартина Трау "The new production of knowledge: the dynamics of research in contemporary societies", 1994 ("Новое производство знаний: динамика исследований в современных обществах), была создана в их среде. В отличие от Соединенного Королевства и США научные исследования в Германии не очень хорошо развиты, хотя Центр научных исследований при университете Билефельда и некоторые другие университетские кафедры и занимаются их развитием.
Попытаемся объяснить революционные изменения в структуре знания только на нескольких примерах.
1. Поначалу исследования, в которых за период жизни примерно одного поколения был сделан замечательный прогресс в развитии всех наук (использование новых инструментов и экспериментальных методов), похоже, вновь привели к возрастающему увлечению экспериментами. Копившиеся тем временем горы данных, особенно в науках о жизни, не подчиняются общей теории; они, так сказать, неуправляемы и, тем не менее, они все же продолжают накапливаться. Под влиянием экспериментирования, описанного в этой статье, при котором компьютер стал незаменимым орудием поиска и просмотра новых научных публикаций и экспериментов, научный язык, по-видимому, достиг своих естественных пределов. Научное общение посредством публикаций и описание экспериментов и методов прервано, потому что язык, похоже, не в состоянии описать эти методы. Вот уже на протяжении длительного времени имеются результаты и методы, которые, вероятно, настолько сложны даже для научного сообщества, что не могут быть ясно описаны и из-за этого непредумышленного неясного описания, воспроизведение этих результатов (а таков единственный путь проверки их верности) находится под угрозой срыва. В научно-теоретической литературе этот случай известен теперь как естественная исключаемостъ, то есть случай естественною исключения из полного понимания результатов и методов сложного экспериментального исследования. Такое исключение из понимания не может устраняться стандартным языком или языком формул. По этой причине рекомендуется другой тип допуска к опытам: практический опыт, что означает сотрудничество во время повторения опыта.
Поэтому логично, что сегодня ведется поиск нового, не языкового средства передачи информации. Технология киберпространства, метод, который использует комплекты данных (известные как VR - virtual reality suits, наборы виртуальной реальности), является, по крайней мере, возможным методом исследования реальности. Клаус Мейнцер указывает на применение таких систем ки6ерпространства в исследовании космического пространства, "где космонавт может оставаться на борту рабочей станции и проводить связанный с опасностью ремонт снаружи, используя робота, который управляется с помощью тактильного и визуального восприятия космонавта в виртуальной [то есть существующей в к компьютере] реальности, симулирующей внешний мир". "Виртуальныe миры", подобные этим, теперь также включают путешествия по кровеносным сосудам, где химик может дотронуться до молекул крови, почувствовать и увидеть их. По поводу этого нового выражения в постановке эксперимента, Мейнцер цитирует высказывание Дж. Ланье, которое хотелось бы здесь привести:
Только представьте себе, что мы могли бы совершить путешествие на машине времени назад к доисторическим людям, которые изобрели язык, к нашим далеким предкам и могли бы дать им наборы VR. Изобрели бы они тогда язык? Думаю, вряд ли, потому что как только становится возможным изменить мир в любой форме, человечество имеет в своем распоряжении грозные силы и выразительность. С другой стороны, описание приняло бы очень ограниченную форму.
Тот факт, что эволюция пошла по другому пути, и мы стали говорящими существами, не исключает возможности, что она может пойти по другому направлению. Все еще нет последовательной теории эволюции, потому что ученый мир, занятый экономически выгодными экспериментами, не жалует своим вниманием теорию развития.
2. Люди, заинтересованные в библиотеках и в их культурной миссии (не только в Германии), вовлечены в бесплодную дискуссию. Так естественные факультеты отказываются от своего вклада в университетские библиотеки, посещаемые людьми со всех факультетов, они заявляют о том, что могут самостоятельно получать ежедневно необходимую им информацию. Написаны очень серьезные статьи, призывающие: "Закройте библиотеки!" и не менее серьезные предложения приватизировать передачу информации. Даже до того, как мы узнали такие термины, как "общество знаний" и "информационное общество", много лет назад был сделан выбор в пользу информационного сообщества, а общество знаний оказалось на втором месте. Текущей недолговечной информации, которую не нужно сохранять, но которая экономически выгодна, всегда отдается предпочтение перед взвешенной и критически оцененной информацией, являющейся единственным источником знания. Экспериментаторство требует соответствия текущей ситуации. "Магический цикл вклада и ликвидации" теперь овладел наукой. Информация, релевантность текущей ситуации, управление информацией и доступ к информации - вот что ожидают экспериментальные науки от современной библиотеки. Сохранение, обновление и обработка информации, похоже, являются вторичными. Германский совет по науке рекомендовал создание так называемых "гибридных библиотек" - библиотек, в которых сочетаются фонды и управление информацией. Уже сегодня во многих больших библиотеках начался медленный, проходящий исподволь процесс переориентации на управление информацией. С фондами специальной литературы обращаются теперь как с ценными музейными экспонатами. Существовавшие ранее основные задачи библиотеки: закупка, хранение и научно обоснованное комплектование знания, передаваемого в печатной и рукописной форме, рассматриваются (со всеми возможными последствиями для библиотечной культуры и профессии библиотекаря) как второстепенные по сравнению с управлением информацией. И для того чтобы не отставать от тех, кто стремится к самодостаточности, библиотеки стали делать акцент на количестве, а не на качестве. Точно так же как качество театра определяется по числу занятых мест, качество библиотеки в наши дни почти исключительно измеряется количеством выданных книг. Библиотеки пытаются привлекать без разбора как можно больше пользователей, потому что их присутствие, очевидно, гарантирует существование библиотек. Тем не менее все еще слышен боевой клич "Закройте библиотеки!". Разве что эти библиотеки полезны только для "бесполезных" гуманитариев.
3. Два базовых метода, придающих науке структуру, - это теория и эксперимент. Но в связи с изобретением компьютеров и развитием соответствующего программного обеспечения, по-видимому, появился третий метод, занявший свои позиции наряду с теорией и экспериментом, - это визуализация сложных состояний на мониторе компьютера. Существуют сложные и крайне сложные состояния (например, газовая смесь в двигателе внутреннего сгорания), структуру которых невозможно ни описать, ни обсчитать, но которую можно увидеть и таким образом изменить, объяснить и оптимизировать на компьютере. Мы все еще не понимаем последствий этого метода, возникшего в результате поворота к цифровым образам в науке. Но не подлежит сомнению, что он вновь изменит значение вербальности.
Воссоздание мифа
По моему мнению, исследования по программе международной оценки студентов PISA (Programme for International Student Assessment) дали два примечательных результата:
1. Они дали осознание того, что умение читать, то есть возможность читать, понимать, объяснять, оценивать тексты и размышлять над ними является ключевой областью компетентности. Это открывает двери не только к рукописным и печатным текстам, но и к воображаемым текстам и соотносится с математической способностью к моделированию.
2. Эти исследования показали, что 42% всех наблюдаемых 15-летних подростков в Германии никогда не читали книгу ради удовольствия. Тогда как умение читать становится важнее для понимания все усложняющегося мира, молодые читатели, избалованные потоком информации, все чаще отворачиваются от книги. Не удивительно поэтому, что мир, становясь бессловесным, подчиняется идеологии богатства и экономики, которая обещает им, по крайней мере, какой-то смысл, вкус к жизни и качество жизни. Не удивительно также, что древние мифы и иллюзии проникают в бессловесный мир образов так сказать через заднюю дверь и тем временем укрепляют свои господствующие позиции. Полностью рационализированный мир, по-видимому, является жертвой воссоздания мифов, что затрагивает и высоко интеллектуальные области: миф о герое-спасителе мира ( Рэмбо против остального мира); миф о ранней и красивой смерти; о древней мести; о вечном здоровье; о человеческой жертве; и даже о продленной жизни тела. Введение дериватов человеческого эмбриона в терапевтический цикл в современной медицине, говорит Режин Коллек, заместитель заведующего кафедрой Национального совета Германии по этике, наводит на мысль о "древних каннибалистских ритуалах в их причудливой форме". Нет сомнения в том, что атака 11 сентября 2001 года опиралась на миф о человеческом жертвоприношении, и атакующие самоубийцы принимали участие в древнем ритуале жертвоприношения. Мир, становящийся бессловесным, является жертвой своих собственных мифов. То, что сегодня считается новым, часто похоже на хорошо забытое старое, и по сути не является нововведением.
* * *
В этой ситуации культурной революции ситуации университет должен принять на себя абсолютно другую роль, не являясь лишь местом производства особых товаров. Даже ради обновления наук, погрязших в экспериментаторстве и бессловесности, университет должен мобилизовать свой далеко не использованный теоретический потенциал, оставив лингвистические игры и интеллектуальные разглагольствования, и прокладывать свой путь сквозь горы данных, чтобы предложить теорию миру, ставшему непонятным и не считающемуся больше единой сущностью. Университеты должны попытаться определить человеческую жизнь в этой крайне сложной ситуации и направить науки в общий мир идей. Долгое время казалось, что теоретической биологии и социологии бихевиоризма удастся найти новый подход к дифференцированной теории эволюции, но теперь, похоже, вновь наступает бессловесность, и не святой союз эксперимента и экономики становится сплоченнее и празднует свой триумф.
В этих обстоятельствах человек, желающий вернуть университетам осознание их главной культурной задачи, должен, вероятно, выступать в духе того, что говорится в Библии об очищении храма, а именно: "написано "дом Мой домом молитвы наречется"; а вы сделали его "вертепом разбойников". Остается открытым вопрос, будет ли услышано это запоздалое заявление.
Примечания
Список текстов, на которые делались ссылки в этой статье, представлен в порядке их упоминания: George Steiner, Grammars of Creation, London, Faber, 2002; Durs Grunbein, Aus der Hauptstadt des Vergessens: Aufzeichnungen aus einem Solarium в FAZ. Bilder und Zeiten (Frankfurt, Germant), 7 March 1998. Сравните с произведением Aleida Assmann, Erinnerungsraume: Formen und Wandlungen des kulturelkn Gedachtnisses, Munich, Beck, 1999, p. 404 ff; Hugo Loetscher, Herbst in der Graven Orange, Zurich, Diogenes, 1982; Cordelia Edvardson, Burned child seeks the fire: a memoir, Boston, MA, Beacon Press, 1998; Eaul Celan, 'The Meridian'.